Интервью с Томасом Гунцигом (Дмитрий САВОСИН, Вечерняя Москва)
ФИЛОСОФСКАЯ БОЛТОВНЯ ЗА КРУЖКОЙ ПИВА
Книга Томаса Гунцига «Самый маленький на свете зоопарк» (перевод Нины Хотинской, издательство «Ультра-Культура») вышла небольшим тиражом. Но тот, кто ее прочтет, наверняка поразится своеобразию творческого почерка писателя. Интеллектуалы, безусловно, вспомнят Кафку – и правильно, ибо это самый любимый писатель Гунцига. А те, кто просто следит за современной западной литературой, смогут оценить необычно свежую фантазию и нежданный ракурс, в котором предстает современное общество – недоброе, полное опасностей, порожденных цивилизацией. Томас Гунциг, приехавший в Москву на Международную книжную ярмарку, согласился ответить на вопросы «Вечерки».
– Животные в привычном мире мегаполиса – это создает причудливое, необычное пространство. Что для вас означает мир природы?
– У меня есть воспоминание, до сих пор вызывающее большое сожаление. Когда я был маленьким, мои родители жили в большом доме на опушке леса. Каждый день я шел в школу лесом, любуясь деревьями, слушая птиц. Я обожал этот путь. А потом мой отец продал дом, и с тех пор я чисто городской житель… Мне было плохо от этого. И я до сих пор обожаю сельскую жизнь, пейзажи, горы на горизонте.
– Где проходит граница между миром природным и человеческим?
– Это вопрос на засыпку. Я никогда не задавал его сам себе. Меня скорее уж интересует, как эти два мира сближаются, отталкиваются, взаимопроникают друг в друга.
– Кто ближе лично вам – Босх, с его сложным миром утраченного рая, или Уолт Дисней, предтеча современных детских комиксов?
– Тут речь о вещах очень наивных и в то же время – очень глубоких. Ведь животные существуют в жизни, вызывают у людей самые разные эмоции. Они могут символизировать несчастье, вызывать плохое предчувствие. Или – сексуальное желание, как корова-девушка в моем рассказе. Или обозначать нечто непонятное и извращенное, как в рассказе о жирафе. Граница между мирами представляется мне довольно искусственной, потому что ведь сперва были животные, а уже потом появились люди. И поскольку животные появились раньше нас, во всех нас есть частица животного мира. У меня есть наивная мечта о гармонии: чтобы дикий мир вдруг взял да и ожил в большом городе, который потерял первоначальную чистоту….
– Человеческий мир у вас изображен без особой симпатии. Если бы вам сказали, что вы мизантроп?
– Я ответил бы: нет, ничуть! Я очень люблю и человеческий мир тоже. Во всех моих историях есть великодушие. Я стараюсь понять своих персонажей, разделить их проблемы. Муза мизантропа замечает только одни недостатки и дефекты. Мне тоже нравится описывать человеческие недостатки, смеяться над ними, в том числе и собственными. Но это потому, что писать о героях, о персонажах, полных одного только достоинства, – это скучно.
– Вы работали продавцом-консультантом в книжном магазине. Это был сознательный выбор писателя?
– Вот уж нет! Просто я был тогда студентом и приходилось зарабатывать на жизнь. Ну, я и выбрал книжный магазин – как среду, которая казалась мне тогда наиболее знакомой и близкой. Знал бы, что это такое, никогда не пошел бы туда!.. Но за те десять лет, что я там проработал, я понял многое не столько о литературе, сколько о судьбе книг. Ремесла писателя, даже блистательного, недостаточно, чтобы сделать книгу успешной. Это очень важно знать при выборе профессии писателя. Первый, от кого зависит ее судьба, – это книготорговец. Это самый важный человек. Затем издатель. А потом уже и переводчик…
– А что вы изучали в студенческие годы?
– Я изучал философию в университете. И ничего не понимал в ней! Никакие философские концепции меня не затрагивали. В конце концов я перешел на факультет политологии и социальных наук, и там дело пошло. До сих пор я думаю, что приписывать автору книги какие-то там мудрейшие мысли и задавать ему сложные вопросы, пытаясь вызнать что-то важное о жизни, – это недоразумение. Я не претендую на философскую глубину. Все мои ответы – это скорее досужая болтовня за кружкой пива…
– Какую роль в вашем личном, столь своеобразном пространстве, играют традиции серьезного критического реализма, а какую – символы масскульта?
– В том, что я пишу, сливается и нечто серьезное, что было мной увидено или пережито, и, может быть, мимолетные впечатления от книги, случайно попавшей мне в руки накануне. Вообще-то я не думаю, что искусство – это нечто недоступное, для избранных и понимающих. Я люблю масскультуру, читаю полицейские романы. Один из моих любимых писателей – фантаст Филипп Дик. Очень люблю японскую литературу – Кэндзабуро Оэ, обоих Мураками. Из русских писателей – Достоевского… Иной раз истинное искусство вполне доступно любому, а бывает, что какую-то заумь многие считают высоким искусством, а на самом деле это пустое место.
– Вы в Москве в первый раз?
– Второй. Впервые я приехал в 2000 году. Впечатления тогда ваш город оставил скорее неприятные. Нас поселили на периферии, в гостинице очень средней руки. Я описал все это в рассказе «Коала» – свою странную страну я писал, думая о Москве (речь идет о короткой истории человека из Западной Европы, приехавшего в холодный дождливый большой город и пытающегося заснуть в номере дешевого заштатного отеля. Заснуть ему мешает обнаруженный на шкафу маленький коала – жалкое существо с большими нежными глазами, которое гостю приходится все-таки выдворить за окно, положив на водосточную трубу, где коала к утру насмерть замерзает. – Д. С.). Там все впечатления правдивы, кроме, конечно же, коалы. Но зато теперь я живу в хорошей гостинице. И погода в Москве хорошая, и накормили вкусно.